махнула рукой Вера Николаевна. — Сколько у вас от отпуска осталось?

— На ту пятницу билеты взяли.

— Это сколько же? Восемь дней всего? Вечером и переезжайте. За такой срок и поговорить толком не успеем, не то что поссориться.

Вера Николаевна самой себе не хотела признаваться, что торопится успеть пожить рядом с Ольгой, понять что-то для себя. Ведь жизнь ее с Егором еще не вся.

Ночью

ида протерла чистые стенки стеклянного шкафа с инструментами, аккуратной стопкой сложила бланки для рецептов, огляделась и вышла в коридор. Пелагея, стоя на коленях, растапливала печь.

— Принести еще дров? — спросила Лида.

Пелагея не ответила, и Лида поняла, что дров не надо и что Пелагея не в духе. Она постояла, наблюдая, как сердито потрескивают дрова, надела пальто и отворила наружную дверь.

Было уже совсем темно. Пощипывало нагретые у печки щеки. Хоть бы Зойка зашла. Грубая она, конечно, но все-таки… веселее с ней. Лида повернула голову и испугалась. Неужели пожар? Над горизонтом вставало что-то пылающее и громадное. Выше… Выше…

Луна? Да нет, не может быть. Такой не бывает. И все-таки, быстро выкарабкавшись из-за горизонта, вылезла неправдоподобная, невиданных размеров луна. Вылезла и застыла оранжевым диском… Никогда такой не видела в городе. Даже в театре.

«Жалко, в библиотеку не сходила», — подумала Лида и насторожилась: за домом заскрипел снег. Зойка!

Замотанная полушалком, в щегольских чесанках, обшитых красным кантом, подошла Зойка.

— Сегодня в Пронине вечерка, — не здороваясь, сообщила она. И ни с того ни с сего добавила: — В сельпо плащи болоневые привезли. Идем, что ли?

— За плащами? — давясь от смеха, спросила Лида.

— Дура! — легко выругалась Зойка.

Лида всего полгода жила в этом тихом селе — далеко, очень далеко обойденном железной дорогой, а потому и городской культурой, и уже научилась ценить все простые удовольствия: редкие приезды кинопередвижки, шумные вечерки, хотя для этого надо было иногда пройти километров десять, а то и больше…

Лида вздохнула:

— Пошла бы, да никого нет. На Пелагею больницу не оставишь.

— Пфф… можно подумать. Кому ты нужна, клизмы ставить.

— Я не клизмы… Уколы делаю, рецепты выписываю, мало ли чего…

— Именно что мало. За что только зарплату получаете.

Лида хотела обидеться, но раздумала — это же Зойка.

— Не знаешь, а говоришь. К нам на прием почти каждый день два-три человека приходят. Бывает и больше. А как зубной приедет, так целая очередь выстраивается. Была ты на прошлой неделе — видела.

— Я-то была, только почему-то без тебя обошлись.

— Я с терапевтом работаю.

— Молчала бы лучше — работаешь… Так идешь или нет? Ходу-то в Пронино и часа не будет, чего думать-то.

Понятно было, что Зойка ее уговаривает, чтоб не идти одной. Взять бы да проучить ее — не пойти. Потопала бы одна такую даль, так повежливей бы разговаривала. Но тут же представила, как она сама целый вечер будет маяться одна, без дела. А на вечерке, наверное, будет Аркадий. Конечно, будет. В прошлый раз в Столбцах он пригласил ее под конец. Два танца всего и успели, ни о чем толком не поговорили. А Лида видела, чувствовала, что Аркадий хочет что-то ей сказать. Хотел, да не решился. И время не позволило. Только и сказал на прощание: «До следующего раза» — и в глаза посмотрел, пожимая руку. Лида как будто ничего не поняла, небрежно сказала: «До свидания». И все. Вспомнив об этом, Лида почувствовала, что губы у нее поехали в улыбке.

— Ладно, пойду поговорю с Пелагеей.

Пелагея, со своим вечным чулком из собачьей шерсти, против которой, по ее словам, не устоит никакой ревматизм, сидела в палате.

Лида смахнула что-то с тумбочки, поправила занавеску на окне.

— Пелагея Марковна…

— Да иди-иди, — ворчливо сказала Пелагея, дергая спицами, — значит, слышала, о чем говорили. — Присмотрю я за вашими хоромами.

Она разговаривала так, словно Лида виновата, что никто не хотел болеть.

Лида обидчиво поджала губы. Хотела что-то сказать, но вовремя вспомнила, что Пелагея не раз грозила уйти.

— Так я пойду. А вы, если что, позвоните в Пронино, меня позовут.

Помещение, куда они вошли с Зойкой, показалось Лиде очень маленьким. Но когда она села на лавку и огляделась, то увидела, что молодежи здесь набралось человек сорок, и все свободно умещались — кто танцевал, кто разговаривал. Намечались свои компании.

Зойка сразу же куда-то исчезла. Лида поискала глазами — Аркадия не было.

От громкого топота, азартного взвизгивания то и дело подрагивала подвешенная к потолку лампа-«молния».

Стало грустно. Неужели Аркадию что-то помешало и он не придет? И Зойка куда-то делась… Лида хотела встать, поискать подругу, но та вдруг сама вынырнула из-за пестрой занавески:

— Пошли польку.

— Зойка, ты что? — ужаснулась Лида: щеки у Зойки багрово пылали.

— А что, заметно? — озабоченно осведомилась Зойка. — Черт, темно там.

И она снова нырнула за занавеску. Через минуту выглянула. «Ну?» — спросили ее глаза. «В порядке», — кивнула Лида.

— Чем это ты? — спросила она, когда они запрыгали в толпе вместе со всеми.

— Свеклой.

Лида фыркнула. Зойка шлепнула ее по спине:

— Чего ржешь. У меня румяна кончилась.

Плясали долго, так что даже заломило в коленях.

Потом Зойку пригласил какой-то чубатый парень, а Лида пошла танцевать с мальчишкой лет четырнадцати-пятнадцати. Зачем только и пускают таких на вечерки.

Впрочем, Лиде было все равно. Вот если бы Аркадий…

— Тебя как звать? — спросила Лида мальчишку.

Тот не ответил, сощурился и вдруг пронзительно закричал частушку:

Я любил матанечку

Не за привет и ласку,

Не за платок в горошину —

За голубые глазки.

Лиде стало совсем весело. Это о ком он поет? У Лиды тоже голубые глаза. Вот сопляк! Надо бы чем-нибудь ему ответить. Но тут гармонь всхлипнула и замолчала.

— Перекур! — радостно загомонили мальчишки.

Толпясь, парни посыпали из избы. Девушки обмахивались платочками.

Зойка села на скамью у печи, достала из кармана пудру в бумажном пакетике и без зеркала, наугад, стала пудриться.

— Черти! Коптит лампа-то, — раздался с печи сердитый старушечий голос.

Зойка охнула, вздрогнула, и облачко пудры поплыло по избе.

— Чтоб тебе провалиться, надо же, как испугала, старая.

На свет выглянуло сухое остроносое лицо:

— Это кто ж такая пужливая?

— Будешь пужливая: я думала, ты давно померла.

— Тебя не спросилась, когда помереть.

— Пора бы.

— А ты не указывай, девка. Надо будет — помру.

— Давай-давай. А то пугает тут, — и принялась пудриться.

Лиду